Во имя мира на земле

Самый лучший автор — это жизнь. Нельзя тронуть изысканный ум читателя строками, над которыми не переболела твоя собственная душа. Невозможно донести до «человеков» то, что не стало твоей жизненной позицией. Именно так ощущаю я себя в это напряженное время, когда совсем рядом брат убивает брата… Украина переживает не самые лучшие времена. Почему так вдруг ослепли духовные глаза наших братьев? Какая такая нехорошая, неведомая сила стала управлять умами людей? Вспоминается библейская притча о Вавилонской башне… Многие возомнили себя «мегазвездами», достойными быть богами..
И каждый стал воздвигать свою собственную Вавилонскую башню… Забыв о тех, кто знает цену простому человеческому счастью. Забыв о тех, кто, живя, не верил в то, что остался жив..
Маленькая полесская деревушка Повчин доживает свой вдовий век, так и не сумев возродиться после опаляющих военных лет. Темные окна пустых домов молчаливо и с укором смотрят мне в глаза. Эта деревня, ее улицы, это озеро, тихий лес вырастили меня как свидетеля трагической судьбы каждого селянина. А я вот молчу, ношу в себе крохи людских судеб, из которых и складывается история моей Родины. И имею ли я право молчать? Может наше молчаливое безразличие и порождает такие бедствия, как в Украине?
День Победы стал для меня самым большим праздником в году. Днем, когда хочется в тихом раздумье вспомнить близких, родных, пересмотреть свои житейские заблуждения и, вздохнув с облегчением, сказать: «Я счастлива…»
Время от времени моя бабушка повторяла слова:
— Ой, деточки, видима смерть страшная… Не грешите Богу. Живите со смирением. Благодарите каждый день за то, что можете трудиться в мире. Поработаешь, отдохнешь… А видима смерть страшна…
— Бабушка, что значит — видима смерть страшна? Она, наверно, любая страшна, — спрашивала я в недоумении. — Это же не день рождения, а смерть. Потому и страшна…
— Не скажи, внучка. Не скажи. Вот, например, уснул человек и умер. Он и не видел, и не ждал своего последнего часа. Не волновался. Или пуля насмерть убила. Так человек и подумать о смерти не успел. А видимая смерть страшна…
Вот эта самая видимая смерть застала жителей деревни Повчин на рассвете в день поминовения предков. Не сказать, чтобы люди не предупреждались о немецких карательных акциях. Жглись партизанские и лесные деревушки вместе с жителями. Но накануне Радуницы, когда принято по христиански помянуть кутьей и молитвой своих пращуров, многие сельчане вернулись из куренев в свои дома. Людей успокаивало то, что Припять разлилась своим апрельским половодьем безмерно. Все дорожки да стежки к глухой деревне затоплены…
Немцы добрались до деревни на лодках. Рано утром, оцепив деревню двойным кольцом, они стали выгонять людей на собрание в центр деревни для проверки документов. Вырваться из окружения удалось немногим. Молодая женщина решила встать пораньше и отвести кобылу на болота. Хотела разбудить спящую дочурку, да пожалела. «Вернусь, да заберу потом… Пусть на печке погреется Галинка. В куренях-то не мед…» — подумала молодая мама. Зная каждую кочку в окрестности, Зинаида легко провела кобылу на болото. Привязав к осине, стала возвращаться за дочкой. Но в сером рассвете она разглядела черные силуэты немцев, которые стояли к ней спиной. Они тихо направлялись к деревне. Страх наполнил все тело Зины. Только где-то слабые мысли успокаивали ее: «Да дитя не тронут. Не может быть. Они ж не звери. Ее доченька не партизан. Галочке всего 6 лет. У нее такое красивое голубенькое платьице с синими пуговичками… Не поднимется рука немца зло ребенку причинить. Не звери же они»…
Вот это и есть видимая смерть. Когда мать осознает опасность для ребенка, но страх приводит в оцепенение и ничего исправить нельзя. Зинаида впала в забытье. Она пришла в себя через несколько суток. От Галочки остались только синенькие расплавленные пуговички и малюсенькие розовые косточки… Всю свою жизнь Зинаида корила себя за то, что не побежала за немцами, чтобы вместе встретить видимую смерть и разделить ужас со своим ребенком.
Старая мать упросила сына Федора прийти домой да помянуть дедов, как положено. А то, как пошел в комсомол, так совсем стал жить по-новому. «Пусть и живет себе, — говорила мать. — Только ничего не случится, если деда помянет. Одно одному не мешает», — так рассуждала Домна.
Федор пришел из леса поздно. Но мать ожидала его, не спала. Достав чугуны с горячей водой, ошпарила грязное белье сына, дала ему чистое. Федор так и уснул в сенцах на лаве, где мылся. Ранехонько мать растопила печку. Вот на этот огонек и заглянули немцы. Услышав спросонья чужую речь, молодой парень вскочил и в чем был рванулся в запасной вход. В сенцах были два входа. Это и спасло парня. Немцы не ожидали, что есть вторая дверь. Немного замешкались, но потом стали бежать вдогонку и стрелять. Если молодой, значит партизан, решили они. Федор прятался между колхозными складами, пули заставляли его уходить дальше и дальше. А дальше был безграничный водяной разлив, покрытый тонким льдом, который не давал возможности плыть или бежать по нему. Ломая лед, обрезая руки и голое тело в кровь, Федор бросился в эту ледяную, обжигающую до костей, кашицу… Немцы стреляли. Сбили пулями шапку… Он и потом не мог вспомнить, откуда у него была шапка на голове, если он выскочил из дома только в белье… Федор пробирался по воде километров три. Вылез на сухое место. Но в соседние деревни не пошел. Боялся. Белье замерзло на нем и хрустело от малейшего движения. Потом он встретил дальнего родственника, у которого были спички, но костер не разводили, чтобы немцы не видели дым.
Но немцы делали свой костер. И столько дыма от того жуткого костра было, что их бы и не заметили… Но тогда и парням уже было не до огня.
Жителей деревни согнали в большой дом. Забили окна и двери. Стали стрелять разрывными пулями, пулеметами. Бросили несколько гранат. В доме слышались крики и стоны раненых. Убитых было мало. Немцы хотели, чтобы жертвы мучились дольше. В панике люди стали прятаться в погреб, лезть на печку. Пелагея держала свою четырехмесячную дочку, крепко прижимая к груди. Но люди так давили со всех сторон, что она боялась того, как бы ее малышку не задавили. Неосознанно она затолкала девочку в грубку и закрыла дверцу. Толпа сбила ее, и Пелагея упала в погреб. Женщину завалили тела раненых и убитых. Дом подожгли. Она пришла в себя от горького дыма, который разъедал горло. Напрягаясь, делая неимоверно большие усилия, Пелагея выползала из-под тяжелых неподвижных тел. Выбравшись из погреба, наощупь найдя грубку, она вынула из нее свою девочку. Окно к тому времени было выбито. Смрадный черный дым, яркие злые языки огня заставили немцев отойти подальше. Пелагея перевалилась через окно. Упала на черную землю, крепко держа ребенка. Пусть лучше здесь убьют, чем заживо гореть, думала Пелагея. Но проходило время, никто ее не замечал, а огонь подбирался еще ближе. Женщина потихонечку отползала, впадала в забытье, снова двигалась… Скорее всего сознанием, чем слухом, среди этой безумной пляски огня она уловила такую же немую просьбу: «Тетенька, помоги»…
Глазами Пелагея обвела доступное ей пространство и увидела девочку лет девяти. Ножки ее были простреляны в коленцах. И ко всему девчонка была привалена трупами. Пелагея оттянула девочку подальше от пламени. Но силы покидали ее саму, к тому же часто были провалы в сознании. Словно сон. Женщина сползла к воде, забралась по самое горло в студеный разлив половодья. Дочушку примостила в густые кусты. Она не помнит, сколько сидела в этой воде. И долго не верила людям, которые звали ее из воды. Ей казалось, что это полицаи обманывают ее.
Деревня была сожжена. Те, кто остался жив, ночевали на болотах в куренях и землянках, не решались пойти в село. Улицы могли быть заминированы. Могла быть засада. Но больше всего люди боялись увидеть ту самую видимую смерть…
Федор был не единственным молодым парнем, который остался в живых. Но он чувствовал на себе большую ответственность, чем другие. Он был комсомольцем. Он был бухгалтером колхоза. Единственный представитель власти на деревне в то время. Конечно, было и страшно, и жутко. Но он должен был преодолеть это. Со своим маленьким примером бесстрашия во имя других, он прошел метр за метром, шаг за шагом всю деревню. Мин не было. Он шел медленно не потому, что боялся взорваться. Увиденное не позволяло идти быстро. На месте отцовского дома чернели обугленные останки родителей. Среди дороги лежал опаленный труп соседа, а рядом — раскрытая коробочка с золотыми монетами. Наивно я переспрашивала много раз: «А как же вы не подняли это золото?»
Федор Григорьевич всматривался в мои глаза с недоумением, молчал. Что-то искал в своих мыслях и снова смотрел в мои глаза, пытаясь понять, о чем я спрашиваю: «Золото? Поднять? Зачем? Какую ценность имеет золото по сравнению с простой человеческой жизнью? Это же Жизнь!!! Понимаешь?! Это жизнь! А вокруг лишь видимая смерть»…
Вслед за Федором в деревню вошли и другие жители. Собирая в дерюги останки родни, узнавая их по останкам одежды, хоронили здесь же, посреди улицы. Могилы были неглубокими и общими. Сил копать ямы не было, да и нечем. Кроме того, постоянно угнетал страх, что немцы вернутся. Грудные младенцы на пепелище лежали целенькими, словно уснули. Но едва к ним прикасались, и они рассыпались в прах. Это нельзя выдумать, если не видел сам.
Я пищу кратко, обрывисто, совсем не обращая внимания на литературный жанр и требования к повествованию. Об этом нельзя говорить, рассусоливая слова и растягивая их в длинные предложения. Это пишется также кратко и обрывисто, как прерывающиеся молчанием рассказы свидетелей. Порой они умолкали надолго, глотали сухие комки, что подступали к горлу. И я не ждала продолжения. Так как рассказчики надолго уходили в свои воспоминания. Мой рассказ также обрывист, как список погибших на мемориальной доске у памятника жертвам фашистских зверств. Сто двадцать четыре человека… Фамилии, имена, отчества… И возраст: два месяца, три года, восемнадцать лет, шестьдесят восемь…
У каждого из нас свой крест. Но есть один общий Крест. Один на всех. И никто не имеет права уйти от него. Это ответственность за сохранность мира на земле. Это воспитание в себе и в своих детях чувства ответственности за день Настоящий и день Будущий. Наши дети должны быть уверенны в том, что завтра обязательно наступит. И что это завтра будет мирным и спокойным. Отвлекитесь на мгновение от мелочей повседневности и обратите внимание на то, что происходит вокруг. Может и вы, не замечая того, уже начали строить свою Вавилонскую башню, требуя к себе большего внимания и уважения, но при этом ничего не отдавая в этот мир того, чтобы его укрепило. Так легко потерять, переступить грань, разделяющую такие понятия как «можно» и «непозволительно». То, что происходит совсем рядом у соседей. Там, где слова «видимая смерть страшна» стали реальностью. Где порой живым уже не верится, что они живы….
Пусть этот рассказ станет гимном во славу мира. Пусть светлая память о погибших станет залогом мирного будущего.
С. Балбуцкая,
учитель Вересницкой
средней школы.