Недетское лицо войны

Великая Отечественная война катком прошлась по судьбам людей. Свидетельства выживших – документальная хроника боли, страданий и лишений. Рассказ Галины Некрашевич о пережитом в немецком концлагере, куда ее увезли ребенком, – лишь малая толика горя, коснувшегося целой семьи Бабенко. Сестер Галины Некрашевич (тогда Бабенко) – 11-летней Ани, 14-летней Нины и 15- летней Тони также не обошли насильственная эмиграция и ужас немецкого лагеря.
Нина
В тот день, когда людей согнали на Житковичский железнодорожный вокзал, чтобы увезти в Германию, Нина решила любой ценой остаться дома. До отправления состава из вагонов для скота с пугающе маленькими решетчатыми окошками, оставалось время. По этой причине немцы разрешали набрать в дорогу воду. Нина взяла ведро, и вместе с такими же отчаянными ребятами, перейдя рельсы, отправилась за живительной влагой. Сегодня там, за мостом напротив вокзала, возвышаются дома, школа, другие здания полноценного микрорайона с инфраструктурой. Во время войны на этом месте простиралось поле, недалеко от него и находился источник. Девочка просила маму отпустить вместе с ней и маленькую Галю, однако, поколебавшись, Феофания Францевна оставила ребенка при себе.
Время отправления обреченного на рабство состава подходило, а люди не возвращались. Это выявила очередная перекличка невольников. Тогда фашисты догадались, что многие сбежали. Укрыться, кроме как в пшенице, отчаянным беглецам было негде. И фашисты отправились на кровавый поиск.
По злаковому полю еще с прошлого года сохранились нарытые для хранения картошки ямы. В одном из таких убежищ и спряталась с двумя ребятами Нина. Вжавшись в землю и накрыв головы руками, они отчетливо слышали лязг автоматов, немецкую речь и отдаленно – короткие очереди. Внезапно над их укрытием, обдав ребят запахом оружия и пота, отчетливо задышал человек. Зажмурившись, Нина физически ощутила близость фашиста. Вдруг его окликнули по-немецки, видимо, интересуясь, нашел ли кого-то.
– Nein! Nein! – последовал ответ, а следом зашелестела пшеница за удаляющимся автоматчиком.
В той яме они пролежали до самой темноты. С наступление ночи пошли домой. Конечно, наивно, но куда им еще было идти. Так и жили некоторое время: голодные, ночью – в домах, днем – в схронах. С тоской и болью, страхом и отчаянием.
– Чтобы ты делала с Галей?! – каждый раз, перебирая в памяти те дни, задавала вопрос дочери мама. – Сама выжила, и то хорошо…
Выжила…Две недели она пряталась в подвалах, ночевала в поле, завернувшись, чтобы согреться, в подобранную где-то коровью шкуру. Кто же знал, что ровно столько времени понадобится для освобождения советскими войсками Житковичей. В тот период, когда для самых родных людей только начнутся еще и испытания концлагерем.
Как только Красная армия вошла в город, Нина, уже не скрываясь, вошла в свой дом. Ухоженный мамой огород, давший урожай, оказался аккуратно убран: сосед вырыл картошку, скосил пшеницу, заботливо сложил все в собственные закрома. Изголодавшийся ребенок попросил «доброго дядю» поделиться хотя бы частью, на что получил ответ:
– Еще чего?! Твоего здесь ничего нет!
Оставалась надежда на дойную телочку, предусмотрительно оставленную мамой многодетной соседке с наказом:
– Корми деток, но если кто из моих первым вернется, – отдашь корову тому.
Феня надеялась, что старшая дочь Тоня, угнанная в Германию еще в 1943-м, появится в Житковичах раньше…
Нина с надеждой побежала за своей кормилицей. Но и эта искорка веры оказалась тщетной. А в это время советские воины расквартировались в домах местных жителей. К Нине подселился майор с пожилым солдатом. С ними бесхитростная девочка и поделилась своей грустной, обрекающей на голод, историей.
Идущий по войне майор, повидавший на этом пути всякое, схватился за оружие. Прицелился в жадного соседа: отдай, дескать, чужое, а то пристрелю! Так вернул украденное.
Труднее оказалось с телочкой. За две недели привыкшая к корове новая хозяйка никак не хотела расставаться с кормилицей.
– Я купила ее у Фени! – не краснея, врала разгоряченному подлостью майору.
– За немецкие марки?!! – сотрясал пистолетом воздух жаждущий справедливости офицер.
К молоку и овощам заботливые квартиранты добавили мешок муки.
– Хлеб печь умеешь? – поинтересовались. Оказалось, дети научены были всему. Пекла тогда Нина им хлеб… и себе оставалось.
Солдаты спасли ее от голода, а она управлялась по хозяйству, оберегала телку, косила ей сено, и очень ждала маму.

Аня
Аня в концлагере выполняла, по мнению карателей, посильную для 11-летнего подростка работу. В баварском г. Штутгарт, где находился лагерь, располагался военный авиационный завод. Понятно, что основные обязанности возлагались на немцев. Дети же трудились подсобными: красили, мыли, чистили и убирали.
Скоро от постоянного запаха и испарений краски лицо Анечки распухло, превратив симпатичные глазки в узкие щели. Аллергию все-таки учли и перевели девочку в другой цех, где пришлось убирать металлическую стружку. Руки и ноги были постоянно исколоты, в занозах, поскольку никто не заботился о безопасности детей.
Но больше всего донимал голод. Ане, как и всем работникам завода, педантичные немцы выделили тумбочку. Только класть в нее было нечего. В пусть и короткие, но частые перерывы на ланч, она тихо сидела в стороне. Один из немцев жалел ребенка. Прячась от соотечественников, он нередко подкладывал ей маленький бутерброд с колбасой. Улучая момент, жестом указывал на тумбочку, давая понять, что там презент. Несмотря на изводивший голод, Аня половину съест, а вторую – искусно пряча, несет маленькой сестричке Галочке.
Постоянные бомбежки и воздушная тревога вселились страхом в сердца. Даже им, «людям второго сорта» разрешалось в сильные авиационные обстрелы укрываться в бомбоубежищах. Однако бежать туда можно было только после боевой, а не предупредительной тревоги. Иными словами – под бомбежками: хочешь погибай здесь, хочешь – попробуй спастись, добравшись убежища. Как-то они втроем под вой самолетов и взрывы снарядов мчались к укрытию. Галя, больная коклюшем, не могла идти и мама, водрузив малышку, как снопик, на плечо бежала медленнее.
– Беги, Анька, вперед! – переводя дыхание, приказывала дочери. – Может, ты спасешься!
Аня отбежит на несколько метров, – и назад, поворачивает заплаканное личико:
– Мама, быстрее!
Добрались спасительной двери, а та оказалась закрытой. Давай стучать. Кто-то услышал, отворил. Русские, белорусы, французы – всех смертельная близость объединила в укрытии. Какой-то итальянец, видя, что Галочка зашлась в кашле, подсунул под нее чемодан, и дал ребенку кусочек сахара. Война и страдания научили сопереживанию.
Анечка же, прислонившись к сестричке, тосковала по дому, жалела их всех. Вспомнилось, как немцы, отбирая живность, все же кое-кому, – в основном семьям с маленькими детьми, оставили коров. Пасли по очереди. Наступил их день. Вот они с мамой погнали немногочисленное стадо ближе к лесу, к траве. Радовались обилию грибов, собирали их, связывая, вешали на шею. Повернули уже домой, когда вдруг из леса вышли партизаны: свои!
– Заворачивай стадо! – неожиданно приказал один из них. На недоуменный вопрос зло бросил: – К лесу гони!
Анечка расплакалась, просила дяденек не лишать их последнего источника еды. Тщетно. Напуганные животные двинулись к новым хозяевам. Правда, Бабенкам и в тот раз повезло: корова-то ушла к партизанам, а телочка сбежала домой.
Вернувшуюся без коров Феню изводили немцы: партизанам отдала! Пособница партизанская!
Потом уже, анализируя мамину жизнь, Аня вспоминала: кем только она не была? Женой врага народа…Отца осудили в 1938-ом. Даже потом, когда в 1947-ом реабилитировали, он не мог понять: за что отправили на Соловки?
Им же всем и из этого кувшина в войну пришлось хлебнуть. Как только немцы подходили к Житковичам, люди решили бежать в лес. Собрав нехитрые пожитки, Феофания Францевна вместе с детьми, двинулась следом. Они медленно по пыльной дороге преодолевали путь к спасению. Мимо, торопясь в укрытие, на повозке мчался секретарь райкома комсомола Коцубинский. Красноармеец, верхом на лошади, следящий за перемещением людей и пресекающий диверсии, увидел, как тяжело топает малышня.
– Ты что?! – обратился к секретарю. – Не можешь детей посадить на телегу?
– Это дети врага народа! – откликнулся комсомолец.
– Да я тебе сейчас! – солдат выхватил из кобуры пистолет, – покажу врагов! Это дети – враги народа?!
– Не надо, не надо стрелять! – взмолилась Феня, – мы сами дойдем!
Знала бы она тогда, сколько жизней земляков погубит этот секретарь, ступивший позже на путь предательства. Распоясавшийся, он, говорили, за стол не садился, не убив человека…
Затем вот стала пособницей партизан ее мамочка. А вернувшись из концлагеря, пришлось пережить подозрительность своих.

Тоня
Тоня попала в Германию за год до того, как туда забрали ее самых родных людей. Период, когда отправляли молодежь: здоровую, сильную, перспективную. Пригодную, по мнению фашистов, для тяжелых работ. Поселили их вблизи железной дороги, где и заставляли трудиться. С утра до позднего вечера девочки, а вместе с Тоней стали узниками и ее землячки – Оля Бандюк и Настя Браневицкая, мыли паровозы, вагоны. Солярка, которой чистили железо, разъедала руки, голод лишал последних сил.
Как-то на глазах Тони случилось несчастье: ее подруга попала под поезд. Состав прошел на скорости, лишив девочку обеих ног. В шоке и ужасе Тоня бросилась к ней. Девочка с силой впилась пальцами в руку подруги:
– Тонечка, я умру!!! Я умираю!
Скорая, вызванная немцами, врачи… Даже доктора не могли разжать пальцы… Так и понесли к машине – на одних носилках пострадавшую, на других Тоню.
В госпитале девочке спасли жизнь. Подруги бегали ее навестить. А та пыталась сберечь для них какие-то лакомства-угощения, что презентовали, лежащие с ней в палате немцы.
Однажды, в очередной визит, она попросила подруг воздержаться от посещений несколько дней. Выяснилось, что под бомбежками тяжело ранило дочь мэра города, ей требовалась кровь. Ее-то и намерены были взять гуманные немецкие эскулапы у измученных работой и голодом белорусских девочек. Но предупреждение сохранило им ту малую толику здоровья, что оставалась. Затем кровь не понадобилась, девушка умерла.
Белорусочке же немцы сделали протезы и впоследствии она, вернувшись в Житковичи позже остальных, долго на них передвигалась…
Истощенных (какая уж там кровь?) людей принялся косить тиф. Многие умирали, откуда-то взявшиеся монахини стали поить больных овсяным отваром. Остюки царапали горло, но это спасало, давая мнимое ощущение сытости. Тиф прогрессировал и горожане-немцы, опасаясь эпидемии, стали брать узников для работы в семьях.
Однажды появился шанс облегчить тяжелую участь. К ним в лагерь пришли бюргеры, чтобы получить в хозяйство бесплатного работника.
– Ты много ешь? – оглядев зубы и тщедушное тело девочки, поинтересовалась фрау.
– Ну, чтоб поесть. – Не понимая в чем подвох, ответила Тонечка.
Ее забраковали…
Видя, как обессилел от голода и труда ребенок, ее пожалел немец, работавший на железной дороге. Он посадил девочку на велосипед, чтобы отвезти к своей сестре. Однако Тоня настолько ослабла, что несколько раз просто падала с транспорта, не в силах удержаться. Тогда попросили проезжавшего на повозке немца помочь. Усадили будущую помощницу по хозяйству между мешков и доставили в дом сестры сочувствующего бюргера.
Увидев истощенного ребенка, добрая фрау предложила помыться. Но даже это сделать Тоня оказалась не в силах. Пришлось хозяйке, разогнав любопытную немецкую ребятню, сбежавшуюся посмотреть на чудо – русскую девочку, и здесь помочь.
За столом фрау все призывала, пододвигая тарелку:
– Тоня, essen, essen!
Но едва проглотив несколько ложек бульона, девочка от истощения и слабости уснула прямо за столом…Так эти люди спасли ей жизнь.
Убирала за скотом, чистила, мыла, стирала.
Жила в этом доме вдова еще одного брата хозяйки, погибшего на фронте. То ли это обстоятельство, а, может, патологическая ненависть к славянам, сделали ее непримиримым Тониным врагом. Всякое бывало. Уедет хозяйка по делам, невестка и рукоприкладства не стеснялась, и оставленную порцию еды для девочки с каким-то нездоровым злорадством выливала. Приходилось молчать, и даже на участливые вопросы проницательной хозяйки научиться не жаловаться.
Их освободили союзные войска. А затем собрали на площади много советских узников. Тогда она в первый и последний раз видела живьем Георгия Жукова. Он выступал, убеждая молодежь возвращаться домой, обещая, что никаких преследований не будет. Ведь они не виноваты в проклятой войне…
Вернувшись в Житковичи, Тоня, окончившая всего семь классов, пошла устраиваться на работу в леспромхоз. Молодая женщина в отделе кадров, оглядев девушку, язвительно поинтересовалась:
– Ты была в Германии?
– Была.
– Куда же с такой биографией? Только лес с мужиками валить!
Маленькая, истощенная тяжелым трудом и лишениями девочка полгода валила лес. Наверное, и дальше бы выполняла мужскую нелегкую работу, не встреть своего бывшего учителя, а затем директора вечерней школы Михаила Новикова.
Узнав чем занимается, успевшая усвоить комплекс неполноценности Тоня, Михаил Иванович пришел в ужас.
– Иди ко мне в вечернюю школу! – потребовал почти. – А там – посмотрим.
Так учитель помог не только получить образование, но и посодействовал новому трудоустройству – Тоня позже, в лаборатории исследовала злаковые на всхожесть. И до конца своей жизни была убеждена: хороших людей в мире гораздо больше.
Но главным для всей семьи Бабенко оставался день, когда для них закончилась война. День их победы.
Валентина ПОКОРЧАК.