Я все помню и всех помню

С первого дня и до наступления в 1943-ем…

После окончания Мозырского медицинского училища мне не просто было попасть на фронт из-за возраста, а желание было огромное, тем более что наших некоторых девочек, кто старше, уже по повестке призвали. Тогда ведь мысли не было, что война затянется на такое время. Нас, девочек-малолеток (так нас называли в горвоенкомате), Надю, Фаину, Марию, Олю (были мозырские), а я из Переровского Млынка, направили работать в первую областную больницу на стажировку, помогать дежурным сестрам выполнять назначения врача. Только днем доверяли самостоятельную смену, дежурства в ночное время еще не доверяли. Как-то под вечер, идя с работы по Ленинской улице, увидели возле педучилища много молодежи, в основном это были мальчики. Мы узнали, что записывают молодежь добровольцами на фронт. Мы быстро пошли по домам, взяли документы – свидетельство о рождении и документ о полном окончании Мозырского медучилища. Когда вернулись, стояли в очереди. Записывая, капитан год рождения даже не спрашивал. Посмотрел только справку об окончании медучилища и сказал, что такие люди нам нужны. Дал на сборы два часа, я жила не далеко, у тети, прибежала домой, собрала свой небогатый мешочек. Тетя заставила поесть и бегом к указанному месту, где стояла грузовая машина.

Уже было темновато. Капитан по списку проверил, кто пришел, и мы поехали. Город, особенно мосты через реку, бомбили ежедневно и не по одному разу, в больнице уже было несколько человек раненых. Привезли нас в г. Калинковичи в расположение военного городка, там был распределительный пункт.

Нас, девочек, привел капитан в помещение госпиталя, раненых было много. Ночью отдохнув, утром мы по разным местам приступили к работе. Меня определили в перевязочную. Работы было много, ночью с опытными медсестрами дежурили. Потом нас привезли в Мозырь на пристань, где стоял большой трехэтажный пароход, загруженный ранеными. Мы, пять человек, их сопровождали в Киев. Ночью ехали, а днем в прибрежье стояли. Пароход замаскировали, чтобы не разбомбили. Раненых было более 150 человек. Почти все лежачие: все каюты, проходные места были заняты, на палубе везде раненые. Кому судно,  кому воды нужно подать. Получили сухой паек: хлеб, колбаса, консервы. «Летали» по пароходу, а опыта-то нет. Думали за сутки доедем, а плыли трое.

Под Киевом встретил полевой речной госпиталь. Освещали прожекторами. Там штаб был большой, быстро перегрузили, сразу же сортировали, кого в первую очередь, на перевязки, операции. Нас на катере привезли на пристань, разместили в гостинице для речников, накормили. На следующий день Киев  бомбили, сплошной гул и разрывы, а ночью на попутном катере привезли в Мозырь.

Город, кажется, еще больше почернел за неделю. Мы пошли в больницу, отдали документы, что раненых сдали и на попутном транспорте — в Калинковичи. Через два дня мы снова сопровождали эшелон раненых в Гомель. Было 4 товарных вагона, общие нары, в моем вагоне было 30 человек. В каждом вагоне по одной медсестре и один врач. На все вагоны – женщина лет 40. Опять судна, сухой паек, колбаса, хлеб, консервы. Ночью ехали. Быстро подъехали к товарной станции, было много разного транспорта. День питались сухим пайком. Картина та же, что и в Киеве, самолеты партиями летели на город, сбрасывали свой смертельный груз и на обратном пути летели низко и без конца строчили из пулеметов. Мы отсиживались и спали в бомбоубежище.

Ночью ехали быстро, без остановок. Мы собрались в одном вагоне, свесив ноги в проеме, пели все на то время патриотические песни: «Дан приказ ему на Запад», «По долинам и по взгорьям», песню о Щорсе и другие. Днем отсыпались: не знали какой день, какое число. Было начало или середина июля. Куда-то отправили на распределительный пункт. Было более 20 человек, но я пишу о своих. Меня и Лену посадили в грузовую машину, в которой были ящики. Наверное, боеприпасы на фронт везли. Мы сели на пол, прижались друг к дружке и уснули. Проснулись на рассвете. С кабины вышел старший лейтенант и кричит: «Подъем, девочки, приехали!»

Часть стояла в лесу. Он нас привел, как потом мы узнали, к начальнику санитарной службы полка и говорит: «Товарищ капитан, вам пополнение». Привели к начальнику штаба полка, он нас оформил, дал медальоны, чтобы запомнили, и только тут узнали, что я с 1925 года рождения. На меня посмотрел и спросил, во сколько лет я пошла в школу, я ответила, что в 6 и что 1-го сентября мне уже будет 16 лет. Он себе под нос сказал: совсем взрослая будешь! Здесь нас обмундировали, все не по размеру – на мой 44 дали 48-50 размер. Сапоги кирзовые 40 размер, 2 пары мужского белья – кальсоны в елочку и мужские большие рубашки, брюки доходили под самые руки. Шинель, плащ-палатку, портянки, саперную лопатку, котелок, ложку, противогаз, пилотку, а в санчасти полностью оснащенную санитарную сумку, где было все для оказания первой медицинской помощи. И все это надо было нести на себе во время переходов. Дали иголку и нитки. Лене было проще, ей было 18 лет и была она полненькая, а мне пришлось рукава подшивать, на спине под воротником делать складку, а брюки и кальсоны подвязывала бинтом. Да еще дали ремень и 6 треугольников, которые надо было вдеть в петельцы, т.к. медицинским сестрам с двумя годами обучения присваивали звание старшего сержанта. Эту работу  помог нам сделать фельдшер Бондаренко, он был кадровый военный в звании лейтенанта. Еще были два санитара и один ездовый дядя Яша, мы с Ленкой так его звали. Имени и отчества никто ни у кого не спрашивал, а обращались только по званию – товарищ капитан, товарищ майор и т.д.

…В медсанбате делались все самые сложные операции, а потом направлялись в полевой госпиталь. Мы обслуживали 4 полка, один артдивизион, отдельную роту связи и саперную. При больших боях раненых было очень много. И теперь у меня перед глазами – словно вчера Дина Жилкина. Мы с ней с первого дня подружились, работали вместе, спали рядышком, ели с одного котелка и переписывались до 2008 года. А теперь ее не стало. 3 раза в 70-х годах встречались в Москве со всеми нашими. В хирургическом взводе были врачи Базаков, Колесникова, Захарова, старшая операционная медсестра Лена Залунина, Нина Дружинина, Аня Салошкина, Дуся Козлова, регистратор Катя Жильцова, санитары Деев и Матвеев…

С медсанбатом прошел мой путь опять пешком – по лесам, деревушкам, городам Клин, Калинин, раненых полно, на сон в сутки выходило по 3-5 часов, в походе ночью на ходу засыпали.

После разгрома немецких войск наша 33-я армия шла на Орловско-Брянское направление. В одном из тяжелых боев наша армия была очень потрепана. В трагическом бою погиб командарм генерал-майор Романенко. После этих боев нашу 137 дивизию перевели в 48 армию. С весны 1942 года был приказ Сталина: «Ни шагу назад». Все лето вели оборонительные бои. Наша 17-я держала оборону на реке Зуш под г. Мценском Орловской области.

Мы стояли в д. Кирики, а потом перешли в д. Хахлы, где стояли до наступательных боев 1943 года. В период оборонительных боев раненых было меньше и с нами доктор Захарова много занималось по сантехнической защите, проводили и практические занятия. Я хорошо освоила работу операционной медсестры. Мы все овладели на отлично как проводить переливания крови и другие медпрепараты в военное время, отлично научились стрелять из карабина по мишеням. Этими занятиями руководил начальник штаба капитан Марков. Здесь я в конце 1942 года встретила свою любовь…

Женщина, война, любовь

В октябре была солнечная погода, к нам привезли немного раненых, среди которых был очень красивый, высокий, темноволосый кудрявый капитан с 1921 года рождения. Мы с Диной тогда работали и обратили внимание, что молодой, а уже капитан. Ранение было в левое плечо, сквозное, повреждены мягкие ткани. Доктор Захарова его раны обрабатывала, и он просился не отправлять его  в госпиталь, он будет через день приезжать на перевязки, его часть расположена в трех километрах от нас, сказал, что он командир отдельной химроты, что, когда разведка идет с боем за языком, химрота делает дымовую завесу. А когда мы обработали раненых, я вышла во двор и увидела, что он разговаривает с Аннушкой Ковалевой, фельдшером из эваковзвода. У меня что-то ёкнуло внутри. Раньше такого никогда не было. Потом, когда он верхом на лошади уехал, Анка подошла ко мне и сказала, что он спрашивал обо мне. На второй день он прислал со своим ординарцем мне записочку, написанную очень красивым ровным почерком. Это было мне первое послание за время войны. Девочки получали письма от родных, знакомых ребят, я не знала, что писать, очень волновалась, но и было приятно. Ординарец ждал. Я кое-что написала, сложила в треугольник и, подписав, отправила. Он регулярно приезжал на перевязки, мы встречались, по несколько минут говорили так, ни о чем. Но я знала уже, что он из Рязани, кадровик, что дома у него один отец.

Где-то в конце декабря 1942 года у нас было комсомольское собрание (я уже была комсомолка). Был вопрос о выделении средств, кто сколько сможет, на строительство танков. Я отдала сберкнижку начфину, у меня было 1300 рублей, а девочки по аттестату посылали домой и мало у кого были деньги. Я все отдала, за что меня комиссар похвалил перед строем. В общем, собрание затянулось, мы с Диной пришли домой, а Ленка говорит, что Павлик (так его звали) уже три раза приезжал, очень волновался, хотел тебя видеть. И тут мы услышали топот лошади.

Я вышла в коридор и встретила Павлика. Он меня обнял и стал целовать, я растерялась, такого никогда за два месяца знакомства не было. Вошли в дом, сели на скамеечке к столу. Дина легла спать (мы все сестры хирургии жили в одном доме), все спали, она и Дуся дежурили. Он взял мои руки и сжимая и целуя, тут же мне сказал, что очень меня любит. Я его тоже очень полюбила, но стеснялась ему сказать. Потом он резко встал и говорит, мне пора. Было начало второго ночи. Я вышла его проводить и около лошади он меня обнял и мы впервые по-настоящему поцеловались. Он прыгнул на коня и ускакал.

Я долго не могла уснуть под впечатлением происшедшего. Уснула ненадолго, потом нас резко разбудили, сказали, чтобы все шли на работу, привезли раненых. Доктора Комоцкий и Захарова были уже в перевязочной, в которой стояло 3 стола. На них уже лежали раненые. Дуся с Аней снимали повязки. Мы все дружно приступили к работе.

…Перевязочная и операционная размещены в школе. В большом классе перевязочная. Мы простынями сделали ширму, отгородив столы, а в прихожей санитары раздевали раненых. В углу повесили умывальник, а после обработки и перевязки я пошла мыть руки от крови. Ко мне подошел ординарец Павлика Черников, говорит: «Капитан погиб». Я не хочу в это верить, спрашиваю, где он, мне хотелось бы, чтобы он был среди раненых. Он ответил, что дома. А я все хлопаю умывальником, уже в нем воды нет. Дина меня зовет: «Иди скорее, перевязывай, уже другой стоит рядом!..»

Я пришла, руки не слушают, вся закаменела и не могу заплакать. Дина спрашивает, что случилось? Говорю: Павлик погиб. Она сказала Захаровой, Комоцкому. Доктор Комоцкий подошел ко мне, похлопал по плечу и сказал: «Крепись, дочка, жить надо (с легкой руки коммедсанбата Востроносова и комиссара Воробьева, меня, кто постарше, называли дочкой, т.к. я была моложе всех). После обработки раненых мы с Диной пошли по морозной улице (январь 1943 года). Проклинали войну, Гитлера, что принес столько горя нашему народу.

Потом приехал Черников на санях. Мы с Диной отпросились у Комоцкого и поехали посмотреть и проводить Павлика. Он лежал на кровати в доме, были его все подчиненные, все вышли. У Павлика была синяя левая щека,  затылок, крови не было, повязки тоже. Ребята его сделали что-то типа гроба, застелили плащпалаткой, положили на санки и повезли в нашу деревню Хахлы, там было командирское кладбище. Хоронили каждого в отдельной могиле, сделали деревянный памятник со звездочкой, где подписали Гриднев Павел Михайлович, 1921 – 1943 гг. Вот так и погасла моя звездочка первой любви, не успев разгореться. Каждый день с Диной ходила на кладбище, из кленового листа клали букет на могилку.

…В 1970 году композитор Ян Френкель написал песню «Сестричка» для Нины Сазоновой, которую она пела на первом голубом огоньке. А наш зубной врач Тышкевич записал на магнитофон, принес мне и говорит, ты ее должна петь у нас. Тогда в больнице была очень хорошая самодеятельность, и я пела всегда со слезами на глазах. Женщины в зале тоже пели. Он ее посвятил всем медицинским сестрам военных лет, а мне казалось, что она написана для меня:

…Ко дню такому цветов купила,

А все припомнить не хватит дня,

Мне восемнадцать в ту пору было,

Сестричкой звали бойцы меня.

И тот веселый, кого любила,

Я так просила, родной, живи!

Не вышло свадьбы, погиб мой милый,

Не получилось потом любви.

По именам я всю роту знала,

А многих вспомнить уже нельзя,

Кого успела, перевязала,

Другим навеки закрыла глаза.

Пойду с дежурства на электричку

К огню святому цветы снесу,

А ночью снится, зовут: сестричка!

И стиснув зубы я к ним ползу.

Зовут ребята свою сестричку

И стиснув зубы я к ним ползу.

 Наступаем!

…В 1943 году общее наступление. Орловское направление, потом Брянское, Новозыбков, Злынка, Гомельщина. Большие бои за взятие станции Шатилки (ныне г. Светлогорск), г. Бобруйск. Все эти дороги  были пешком и в ночное время. У нас была одна грузовая машина-полуторка, на которую грузили все палатки медсанбата, столы, комплекты с перевязочным материалом и все необходимое имущество: тазы, ведра, умывальники и прочее. Мы бросали свои вещмешки и тщательно прятали углевой утюг, чтобы санитары не выбросили. А после ликвидации Бобруйской группировки нам дали 3 грузовые машины. И в Польшу и Восточную Пруссию ехали на транспорте до Бобруйска. Всегда было много раненых. Было  время, что работали без смены по трое суток. Однажды при такой нагрузке на работе к концу третьих суток под утро я упала. Все подумали, что в обмороке. Подошел доктор Комоцкий, посмотрел на общее состояние и сказал: «Она просто спит». Нагрузка на работе и походы взяли свое. Все это не по возрасту. И меня положили на нары рядом с послеоперационными ранеными, где я проспала 18 часов.

…В Польшу мы въехали днем. Нас не бомбили. Дивизии присвоили звание 137 стрелковая ордена Суворова ІІ степени Бобруйская дивизия. Зимой  в 1942 году была тяжелая операция, дивизия выполнила серьезное задание. Раненых как всегда много, но наш очень дружный рабочий коллектив успешно справлялся с работой и нас, всех медсестер хирургии, наградили медалями «За боевые заслуги», а доктора Комоцкого орденом Красной звезды, Захарову, Базакова, Колесникову тоже медалями. А в канун 8-го марта 1944 года всю хирургию наградили орденом Красной звезды.

Мне шел 18-ый год. Доктора Комоцкого повторно наградили орденом Красной звезды, а к концу войны его еще наградили орденом Отечественной войны ІІ степени.

Страшные бои были на территории Восточной Пруссии, с большими потерями для обеих сторон. Особенно за г. Эльбнич и др. Здесь у нас была большая утрата, погиб при нелепых обстоятельствах наш начальник санитарной службы Гумынюк Иван Иванович и его ординарец Костя Лукин, а через несколько дней настигла такая же участь и командующего ІІІ Белорусским фронтом генерала Черняховского. Я его никогда не видела, кроме как в газетах. Но мы все очень его жалели, знали, что он был самым молодым командующим. После его смерти Белорусский фронт объединили с Прибалтийским и Кенигсберг брали под его руководством. За Кенигсберг битва была страшная – это известно из истории и фильмов.

…Радость победы на бумаге не передать. Это надо ощутить и осознать душой. Рядовой и сержантский состав начали готовить к демобилизации. Я старшина медслужбы попала под первую демобилизацию и 9 мая в товарных вагонах с песнями отправилась домой, где не была пять лет. Брат мой Иван Ермоленко встретил на телеге меня в Житковичах, он работал техноруком Туровского леспромхоза и жил с семьей в Турове. Через неделю он отвез меня к маме. Она с сестрой и двумя ее детьми жили на нашем селище в курене, посреди которого стояла русская печка, над печкой окно. Мама — инвалид ІІ группы, еще до войны сидела на печке и выглядывала в окно в ожидании меня. Вокруг печки в узких проходах были настилы, засланные чем попало, и там ютилась сестра с детьми: 6 девочек и 4 мальчика. Муж погиб. Я все лето жила в деревне, помогая сестре копать и ухаживать за огородом. Корова была привязана к куреню, она их в лесу более 3-х лет спасала от голода. Брат партизанил, был секретарем подпольного райкома комсомола. В телегу сажали маму, детей двух сестер и мелкий скарб, что успели выхватить из горящих хат, запрягали корову и по лесам вместе с партизанами ездили. Вторая сестра жила в Перерове, муж тоже погиб, рос один мальчик. Она тоже вернулась на селище, у них сохранился погреб, сделали маленькую печку и она с сыном жили в погребе, да еще пустила женщину с девочкой, которой не было где приютиться. Я осенью поехала в Туров, жила у брата, устроилась на работу, где и живу до сих пор.

Но это уже другая тема…

А. Беляй,  ветеран Великой Отечественной войны, г. Туров.